Глава 2. Этапы черного пути

Отсмеявшись, Комаров достал из верхнего ящика комода тяжелый сапожный молоток и покосился на Семена. Тот сидел смиренно и от безделья пялился в окно. Комаров, крадучись, почти вплотную подошел к нему. В это самое время в окне показалась супружница Мария с детьми. Она глянула в избу, а потом подняла взор на Комарова. Тот нетерпеливо махнул ей рукой: ступай, мол, отседова.

Семен, очевидно, уловив за своей спиной какое-то движение или что-то почувствовав, стал поворачиваться. И тогда Комаров, размахнувшись, резко и сильно ударил гостя молотком по самому темечку.

Семен коротко ойкнул, тело его ослабло, и он, запрокинув голову назад, тихонько хрипя, стал сползать со стула. Комаров носком сапога небрежно придвинул к стулу рогожу, чтобы кровь стекала на нее, а не на пол, и, придерживая тело Семена, по-деловому накинул ему на шею удавку и принялся душить. После чего снял удавку и бросил ее в верхний ящик комода, куда положил и сапожный молоток. Затем, подхватив убитого под мышки, плотнее усадил на стул, устроился рядышком сам и взялся за стакан с водкой.

– Ну, за упокой души новопреставленного Семена, – бесстрастно произнес вслух Комаров и выпил. Затем взял стрелку лука, макнул ее в соль и отправил в рот. Дождавшись, когда кровь из разбитой головы Семена перестанет капать на рогожу, первым делом стянул с трупа юфтяные сапоги. Оглядел их со всех сторон, довольно поцокал языком. Снял свои сапоги, давно протершиеся до дыр, брезгливо швырнул их в угол и надел сапоги Семена. Обувка пришлась точно впору. Комаров встал, прошелся в сапогах по комнате. Славно! Ноги как дома, будто не в сапогах, а в тапках войлочных. Хорошая да ладная обувка – это большое дело. А паршивая обувь всю жизнь может испоганить…

Затем Комаров стащил труп со стула, положил его на пол и стал раздевать. Снял поддевку, рубаху, портки, и не побрезговав исподним, – Софка постирает, – после чего перевернул тело на живот и стянул за спиной руки бечевой. Снова перевернул труп, согнул ему ноги в коленях, притянул колени к животу и в таком положении накрепко связал их веревкой, перекинутой через спину. Голову Семена, накинув на нее веревочную петлю, Комаров тоже притянул к коленям и привязал веревкой. Потом сходил в сени и принес оттуда загодя приготовленный пустой мешок из-под овса. Надел мешок сначала на голову, плечи и колени, затем полностью запихнул труп в мешок. Крепко связал его и волоком оттащил в кладовку. Действовал Комаров умело и быстро. Было видно, что ему это не впервой. На все про все ему понадобилось минут двадцать.

Закрыв кладовку, он вернулся в комнату, принял половину стакана, налитого для Семена, и закусил соленым огурчиком, после чего перешел к самому приятному: считать добычу.

Деньги отыскались во внутреннем потайном кармане поддевки, застегнутом небольшой булавкой. Извлек толстенную пачку, довольно усмехнулся, тщательно пересчитал: почти два миллиона совзнаков, что равно по нынешним временам где-то ста тридцати червонцам, да двести червонцев новыми. Это ж сколь гулять и есть от пуза можно? Вот это подфартило так подфартило!

Василий Иванович повеселел, долил водки в недопитый стакан и, выпив залпом, довольно крякнул.

В окошке показалась Мария. Он махнул рукой: заходи, дескать, дело сделано.

Мария вошла, предусмотрительно оставив детей в другой комнате. Не глядя на мужа, молча свернула окровавленную рогожу. Быстро замыла кровь, попавшую на пол, что ей, похоже, было привычно, так же безмолвно направилась к двери…

– Погоди-ка, – остановил ее Комаров. Женщина обернулась. – Вот, – протянул он ей несколько бумажек. – Как замоешь рогожу, ступай в лавку, купи там водки и пожрать чего-нибудь повкусней да побольше. Колбаски там разной, мяса какого… Гулять сёдня будем! Да, и ребятам купи что-нибудь из одежды, а то ходят как голодранцы. Потом пряников там, леденцов каких. Пусть тоже порадуются.

Мария безропотно кивнула и молча взяла деньги.


Поздно вечером они долго молились за невинно убиенного Семена. Комаров прилежно, едва не разбивая лоб, клал поклоны и так же усердно накладывал на себя один за другим крестные знамения. Правда, один раз Василий Иванович все же оговорился и назвал Семена в молитвах мироедом. Но тут же, чтобы не прогневить бога поносными словами в адрес покойника, нарочито громко произнес:

– Прости меня, Господи!

Мария оставалась бесстрастной, делала то, что приказывал муж. Бездумно и машинально. Лампадка в красном углу едва освещала образ Божией Матери с Младенцем: лик Его был неразличим и темен. Еще более неясным был лик Николая Угодника в святительских одеждах и с приподнятой правой рукой, пальцы коей были сложены в двоеперстие. Видны были только его высокий лоб, собранный в морщины, и глаза, смотрящие на молящихся с великой печалью и укором…

Во втором часу ночи Комаров потряс за плечо уснувшую возле детей Марию:

– Все, выходим.

Женщина молча поднялась, повязала цветастый старый платок, отчего ее землистое длинное лицо сделалось совсем узким, и пошла за мужем. Они прошли в кладовку, вынесли мешок с телом во двор и положили его в пролетку меж сиденьем кучера и пассажирским. Кобыла, так и стоявшая не распряженной, почуяв покойника, дернулась и повела мордой.

– Тише, Авоська, тише, – негромко произнес Комаров и похлопал кобылу по крупу. Затем открыл ворота, вывел Авоську, закрыл их и приказал Марии:

– Садись!

Женщина села на мягкое сиденье боком, стараясь не касаться ногами мешка с трупом. Василий Иванович уселся на извозчичье место, и они поехали…

Мария стала ездить с мужем сравнительно недавно. Комаров брал ее с собой не за тем, чтобы она помогала ему избавляться от трупа (силенка у него еще имелась), а по причине меньшей подозрительности. Одно дело, ежели извозчик едет один и везет какой-то большой мешок неизвестно с чем (его и в краже можно заподозрить, а то и – не приведи Господь – в избавлении от трупа), и совсем другое дело, ежели он везет припозднившегося седока, да еще женского полу. А мешок в ногах, так это так, ее пожитки. К примеру, он ее на новую квартиру перевозит, поскольку женщина вообще из города в деревню уезжает на постоянное проживание. Почему ночью едет? А чтобы уже к утру в нужное место поспеть. Да мало ли каких причин еще можно напридумывать. Главное, с женщиной-седоком подозрений меньше. И наука уже имелась: этой зимой был весьма неприятный случай, который мог для Василия выйти боком. А ежели сказать откровенно, так он мог попросту попасться…

Повез как-то Василий Иванович такой вот мешок до бывшего имения графа Орлова, чтобы там, значит, труп в сугробе прикопать. И везти-то совсем недалече. Но только полквартала проехал, как вдруг услышал:

– Стой! – Милицейский будто из-под земли вырос. – Чего везешь?

– А ты сам пощупай, – осклабился Комаров.

Видя, что кучер нисколько не испугался, милицейский пощупал мешок и, ничего не сказав… отпустил его. Василий Иванович заметил за собой, что совсем не испытал страха. А ведь все могло закончиться ох как худо…

До Москвы-реки добрались, проехав два квартала по Ризположенскому переулку, миновав широкую Калужскую и въехав в Титовский проезд. Минуя здания Первой и Второй градских больниц, в которых ни в одном из окон не было света, доехали до Нескучной набережной, что еще год назад прозывалась Александринской, выбрали место покруче и побезлюднее и свалили с пролетки мешок с телом Семена в Москву-реку. Тем же путем поехали обратно. Мария уныло молчала. Комаров, освободившись от тягостной ноши, легонько посвистывал, предвкушая выпивку и закусь.

Вернувшись домой, он распряг лошадь, поставил ее в стойло, сыпанул ей овса не жалеючи (заслужила!), после чего они с безмолвной Марией, кое-как успокоившей грудничка, пили водку и закусывали при неясном свете керосиновой лампы. Комаров называл Марию «моя католическая пани», щипал ее за ляжки и мелко смеялся. Он был в благостном расположении духа, пил помногу и часто, несколько раз принимался было затянуть негромко песню про «славное море, священный Байкал», да память наотрез отказывала выдавать нужные слова, а потому песня так и не заладилась…

Он уснул прямо за столом. Мария поднялась, прикрутила фитиль лампы и, пошатываясь, пошла к детям.


Комарову и в самом деле приходилось убивать. И совсем не на войне, где истреблять врага положено по уставу, одинаково как и паникеров, и предателей, а в мирное время…

Впервые это случилось поздней весной двадцать первого года, когда Комаров еще работал казенным ломовым извозчиком в транспортном отделе Центрэвака НКВД. Не иначе как бес его тогда попутал. И еще плакат:

«ОЧИСТИМ МОСКВУ ОТ МИРОЕДОВ И СПЕКУЛЯНТОВ»

Он висел точно над центральным входом бывшей Нечаевской богадельни, ставшей впоследствии чем-то вроде приюта для больных, слепых и увечных воинов-красногвардейцев.

Однажды Василий Комаров привез в этот приют, по приказанию начальника Чрезвычайной комиссии товарища Эйдука и согласно распоряжению Народного комиссариата социального обеспечения, два больших мешка деревянных протезов и поначалу даже не обратил особого внимания на плакат. Его содержание вспомнилось, когда он привез на Смоленский рынок отрез шинельного сукна, который ловко спер со склада Норкомсобеса, предусмотрительно запрятав его в мешок с конским навозом. Подворовывать Комарову приходилось и прежде, когда он работал грузчиком на одном из военных складов в Витебске. «А что? Все воруют, а я что – рыжий, что ли?»

Брал Василий на военном складе все больше по мелочи, чтоб не шибко бросалось в глаза. Потом сбывал краденое на местном базаре. Выручки хватало только на водку да на закусь к ней. Маловато, конечно, да курочка по зернышку клюет, а сыта бывает…

До поры до времени воровство сходило ему с рук. Однако аппетит, как сказывают, приходит во время еды. В девятьсот двенадцатом году Василий Иванович Комаров, будучи тогда еще Василием Терентьевичем Петровым, попался-таки на краже большого куля мануфактуры. Запираться на следствии было бессмысленно, поскольку взят он был с поличным, поэтому вину он свою признал и выказал полное и чистосердечное раскаяние. Правда, для Комарова его раскаяние состояло в том, что его поймали, а не в том, что он воровал, однако суд безоговорочное признание вины и раскаяние учел и присудил ему год содержания в исправительном арестантском отделении…

На отрез шинельного сукна покупатель на Смоленском рынке нашелся сразу. Это был чернявый мужик лет тридцати, вертлявый и шустрый. Немного поторговавшись и сбив малость цену, он купил у Комарова отрез и, уже собираясь уходить, поинтересовался:

– А не будет у тебя еще такого сукна?

– Есть, – неожиданно для себя ответил Комаров.

– И сколь? – заинтересованно спросил чернявый, мгновенно передумав уходить.

– Еще пять таких отрезов дома лежат, – сказал Комаров и посмотрел чернявому в глаза.

– Они что, тоже навозом воняют? – беззлобно усмехнулся тот.

– А ты что, понюхать хочешь? – усмехнулся в ответ Василий.

– Ну, понюхать не понюхать, а посмотреть не мешало бы, – изрек чернявый и выжидающе глянул на него. – Авось сторгуемся… Отрезы-то у тебя где схоронены?

– Да дома.

– Так можно глянуть-то?

– Отчего же нельзя, можно, – сказал Комаров. И добавил: – А коли приглянется, купишь, что ль?

– Может, и куплю.

– А деньги-то есть? – покосился на него Василий. – А то запросто так показывать каждому мануфактуру мне нет никакого интересу.

– Есть, есть, – заверил его чернявый и для убедительности похлопал себя по карману штанов. – Поехали давай, – уселся он на подводу.

– А поехали, – согласился Комаров.

Покуда добирались до Шаболовки, перекинулись парой фраз. А потом Василий как бы невзначай спросил:

– А зачем тебе столько сукна шинельного понадобилось? Шинели будешь шить на продажу?

– Не, шинели шить не буду, – засмеялся чернявый.

– А на кой тогда тебе столько сукна?

– Да я на деревню сукно это свезу, там на зерно обменяю или муку. С мануфактурой нынче в деревнях полный швах, так что зерна или муки деревенские за нее не пожалеют, сполна отвалят. А потом обратно поеду. В Москву. Здесь за зерно или муку много денег да разного добра выручить можно. Много больше, нежели за твое сукно. Так что, дядя, серьезная может получиться выгода…

Вот тут-то и вспомнился ломовому извозчику Василию Комарову висевший плакат, что он мельком видел над колонным входом в бывшую Нечаевскую богадельню, призывающий очищать Москву от мироедов и спекулянтов. А кто на поверку этот самый чернявый? Самый что ни на есть мироед и отъявленный спекулянт. «Ишь, какое дело удумал: здесь он покупает сукно подешевле, везет его в деревню, там его дорого продает за зерно или муку, и это везет обратно в Москву. Где опять же задорого продает за деньги или товар. Двойная выгода! Хитрозадый какой, мать его, растак! Такие вот и жируют, когда трудящиеся пролетарии спины гнут да от голода пухнут», – думал Комаров, безо всякого сомнения отождествив себя с трудящимися пролетариями.

Некий смутный план у него зародился уже на Смоленском рынке, когда чернявый принялся расспрашивать про сукно. Но после его откровения план приобрел уже отчетливые очертания. Страха Василий не испытывал, он вообще был не из робкого десятка, было лишь опасение: а получится ли сделать так, чтобы все было шито-крыто?

Когда приехали домой, он провел гостя в дом. Мария выставила закусь, а сам хозяин достал из шкафа поллитровку, предложил откушать.

– А чего, можно, – согласился на предложение ничего не подозревающий гость.

Выпили. Плотно закусили. Потом тяпнули еще. Чернявый изрядно захмелел. Жену Василий отправил с ребятишками на улицу, а сам под предлогом того, что ему нужно принести для показа отрезы, вышел из комнаты. Нашел в сенях ящик с инструментами, достал из него тяжелый сапожный молоток и сунул его под спинжак за пояс. А чтобы чернявый не заподозрил чего недоброго, набил пустой мешок разным тряпьем и, взвалив его на плечо, вошел в комнату, изображая нелегкую ношу.

Мешок оставил в углу. Сел за стол. Разлил остатки водки. Потом вдруг засуетился, будто забыл что-то, заверяя при этом гостя:

– Щас, щас.

Поднялся из-за стола, зашел чернявому за спину и что есть силы ударил его молотком по темечку. Чернявый охнул, размяк. Из головы обильно хлынула кровь. Комаров и не ожидал, что ее будет так много. Она залила одежду убитого, стекла на стул, обильно разлилась по полу. Пятна крови оставались на молотке и на рукавах спинжака Комарова.

– Твою мать! – невольно выругался он вслух. – Надо будет в следующий раз ведро под голову подставлять или таз какой. Чего так перемазываться-то?

Когда кровь перестала течь, Комаров тщательно осмотрел труп, пошарил по карманам и наскреб лишь мелочь, которой хватит едва на пару буханок хлеба (наврал, что при деньгах, злыдень!). Затем стянул с чернявого обувь и штаны, оказавшиеся не запачканными, и сложил их в комод. Одежду, перемазанную кровью, оставил на трупе. Попытался запихнуть тело чернявого в мешок, но дело не клеилось. Уже вернулись со двора жена и дети, вдоволь нагулявшись, он на них цыкнул, чтоб не входили в комнату, пока сам не позовет, а обмякший труп чернявого все упорно не желал помещаться в мешок. Пришлось вытащить его обратно и покумекать, что надобно с ним сделать, чтобы уменьшить в размерах. Поначалу Василий даже хотел разрубить его на куски, как вдруг к нему пришла мысль: покойника нужно сложить и связать, чтобы тот более не распрямлялся. После нескольких неудачных попыток он понял, как лучше всего это сделать, – его нужно свернуть наподобие калача. Завел руки трупа за спину и связал в запястьях, а коленки и голову веревками подтянул к животу и тоже крепко связал. Получилось нечто вроде тела, сложенного пополам и внутрь. Оно поместилось в мешок без особого труда, и осталось еще много места для того, чтобы тщательно и крепко связать мешок и чтобы было за что ухватиться при его переноске.

Мешок Комаров унес в кладовку. А потом позвал жену.

Мария вошла в комнату и непроизвольно ахнула, всплеснув руками:

– Боже ты мой, что же здесь произошло!

– Ничего… Замой здесь все, – приказал Василий.

– А откуда столько крови? – тихо спросила женщина с легким то ли польским, то ли литовским акцентом.

– Да у гостя мово кровь носом пошла, – ответил Комаров, – вот и натекло. Вишь, и на меня малость попало, – показал он жене рукав спинжака. – Так что, ты это, приберись здесь хорошенько. Чтоб ни пятнышка не было! И спинжак отмой, чтоб не видно было, мне его еще носить.

– А гость куда подевался? – еще тише спросила Мария, избегая встречаться взглядом с мужем.

– Как – куда? – почти натурально удивился Василий. – Ушел! Нешто не слышала? Я его еще провожать во двор выходил, когда ты там с ребятишками возилась.

Ночью Комаров перенес мешок на пустующую соседнюю усадьбу и зарыл под лагами разобранного пола в полуразрушенном доме. А свежую землю завалил камнями и засыпал разным мусором…

Второе убийство Василий совершил через неделю после первого. На Смоленский рынок ехать остерегся, приехал на Конную площадь, где торговали лошадьми, упряжью и прочей конной утварью.

Долго высматривал покупателя на свою казенную лошадь, которую, естественно, продавать не собирался. Наконец высмотрел: мужик лет под сорок приценивался к мерину, которого хоть сейчас можно было под седло или в упряжь. Но хозяин мерина запросил столько, что покупатель – явно крестьянин из какого-нибудь подмосковного села или деревни – округлил глаза и, даже не пытаясь торговаться, резво отвалил в сторону.

– Лошадь ищешь? – быстро спросил его Комаров.

– Ну, ищу, – невесело ответил ему крестьянин.

– А мой коняга тебе, случаем, не сгодится?

– Продаешь?

– Продаю, – кивнул головой Комаров. – Карачаевская порода, – похлопал он по крупу лошади. И добавил: – А эта порода, сам небось знаешь, жуть какая выносливая.

– Это да-а, – протянул крестьянин. – Была у нас такая в хозяйстве. Добрая скотина! И сколь просишь? – поинтересовался он. – Небось тоже лихую цену запросишь. Они у вас тут в Москве ажно бешеные какие. У вас здесь все не так. Поросенка по цене лошади продаете, а лошадь по цене слона!

– Да не-е. – Василий даже мотнул головой, всем своим видом показывая, что и ему не по нраву московские цены. – Цену ломить не стану. Потому как деньги во как нужны, – провел он ладонью по горлу.

– Так сколь хошь за свово коня?

Василий назвал цену.

– Все равно много, – нахмурился крестьянин, хотя, похоже, цена его устраивала.

– Так я ж тебе еще и повозку даю в придачу, – принялся уговаривать Комаров.

– А на хрена мне твоя повозка сдалась? – укоризненно посмотрел на него крестьянин. – Она у тебя уж дюже старая. Того и гляди рассыплется прямо на ходу.

– Это верно, – охотно согласился Василий. – Я бы на твоем месте тоже ее не взял. У меня дома другая есть. Нова совсем! Во дворе стоит, тебя дожидается. Не хошь глянуть?

– Можно, – кивнул крестьянин.

Приехали к Комарову домой.

– А где повозка-то? – удивленно оглядев двор, спросил гость.

– Да я ее намедни соседу одолжил, – соврал Комаров. – Он скоро придет. А мы, его ожидаючи, покуда закусим.

Они прошли в дом, расположились в комнате. Мария быстро собрала нехитрую закуску и ушла.

– «На сухую» и кусок в горло не полезет, – прозрачно намекнул крестьянин и прищурился. Он, верно, считал себя шибко хитрым: и конягу щас ладную прикупит недорого, с новой повозкой в придачу, выпьет еще по такому случаю да и на дармовщинку прихарчится.

– Так мы смочим, не боись, – усмехнулся Комаров. – Такую покупку и обмыть не грех…

Он встал, подошел к шкафу и достал бутылку «белоголовой».

Выпили. Закусили.

Василий разлил по второму кругу: себе поменьше, гостю побольше.

Снова выпили.

Вдруг послышался какой-то шум во дворе, и он деловито спросил крестьянина:

– Глянь-ко, друг, не сосед ли подъехал?

Мужик привстал и глянул в окошко. В это время Комаров зашел сзади и, размахнувшись, сильно ударил его молотком по темени, пробив черепную кость. Мужик сел, голова его запрокинулась назад, и Василий, памятуя прошлый случай с чернявым, подставил под нее загодя приготовленный большой цинковый таз. Когда кровь перестала течь, положил тело крестьянина на пол, раздел его (деньги, весьма большую сумму, он обнаружил в специальном кармане, пришитом к подштанникам и застегнутом на пуговичку) и принялся связывать калачом. И тут крестьянин вдруг зашевелился, открыл глаза и вполне внятно произнес:

– Ты чего это, паскуда, делаешь-то? Убить меня собрался?!

Василий аж подпрыгнул от неожиданности, и у него мгновенно вспотело под мышками. Несколько мгновений он ошалело смотрел на голого мужика с размозженным черепом, силящегося привстать, а потом рыком бросился на него и принялся истово душить.

На шум прибежала Мария, ахнула, да так и осталась стоять на пороге, не в силах отвести взгляд от ужасного зрелища.

– Чего встала, топай отседова! – зло прикрикнул на нее Комаров, но та стояла как завороженная. – Не вишь, занят! Ступай, сказал! – уже прохрипел он, поскольку крестьянин продолжал отчаянно сопротивляться, елозил ногами по полу и тоже схватил его за горло.

Мария, прикрыв лицо краем платка, выскочила из комнаты. Крестьянин оказался невероятно крепким: еще минуты три он боролся за свою жизнь, а потом тело его обмякло, и он вытянулся во весь рост. Василий неистово продолжал душить его. Убедившись наконец, что мужик мертв, отнял руки от его шеи и сел, отдуваясь, на пол. Сердце колотилось так, что, казалось, стук его слышен в соседней комнате, где находилась перепуганная Мария с детьми. Отдышавшись, связал труп так же, как до того связывал чернявого спекулянта, потом засунул тело в мешок, крепко завязал и оттащил в кладовку.

Ночью Василий свез мешок на подводе в разоренное имение графа Орлова, где и закопал в глубокой яме, а место забросал всяким мусором и хламом.

После убийства крестьянина Комаров убивал уже по строго выработанному плану: приходил на Конную площадь якобы для продажи лошади, быстро и не торгуясь сговаривался с подходящим покупателем о цене и под разными предлогами заманивал его к себе домой. Щедро выставлял выпивку и закуску, а потом, улучив подходящий момент, когда покупатель захмелеет или чем-либо отвлечется, сильно бил тяжелым сапожным молотком несчастного по темечку, не забывая всякий раз подставлять под текущую кровь рогожку или цинковый тазик. Помня случай с ожившим крестьянином, набрасывал на шею жертвы веревочную удавку, которой еще минуты две душил уже бездыханное тело «для верности». Убедившись, что человек мертв, неспешно раздевал его догола, подсчитывал добычу, потом запихивал тело в мешок, который прятал до ночи в кладовку. А ночью вывозил труп куда-нибудь на пустырь, где и закапывал, либо запрятывал его в развалинах разрушенных домов, а то попросту сваливал в Москву-реку. Начиная с временно ожившего крестьянина и заканчивая однополчанином Семеном, осечек более не случалось…

Загрузка...